«мальчик в коробке»

«выжженные пятна на предплечье, вросшие в кожу поломанные ногти, зуд, прокушенный язык, лихорадка, нервный тик,
скрипящие зубы, выгнутые конечности, загноившиеся порезы - маленький крылатый уродец, запертый в чёрном ящике»

私は怖いです

в ушах звенит так, будто они - колокола.

почему-то все в этой коробке два_на_два фонит и стрекочет, как насекомые. может быть, в стенах завелись клопы; может, мальчик потихоньку сходит с ума, перечитывая в темноте биографию эй-ичи негиши в девятый раз. еще немного - и в дырах на его теле поселились бы тараканы, но любимая мамочка снова зовет его убрать за ней беспорядок.

её вырвало в коридоре, прямо на ковер; и хуй бы с ним, он - уже труха, расслоившаяся на грязное волокно. ему впихивают метлу, приказывая прибрать остатки стекла под креслом, и мальчик вдруг думает, что эта дурацкая разбитая о потолок бутылка - метафора его жизни. он крадет одно стеклышко и тычет им себе в кожу, когда его снова запирают в шкафу.

ему хотелось бы узнать, почему кожа ничего не чувствует.

ему девять лет, когда незнакомые люди находят его почти полностью голого в одной только тряпке, напоминающей халат. он весь грязный, пахнет собственной мочой и дешёвым табаком; на руках дорожки ожогов, оставленных сигаретами. волосы грязные и чёрствые, как прошлогодний хлеб, и сам мальчик тощий, словно струна - тронь его, и порвётся. дрожит, обнимает самого себя, и смотрит куда угодно, только не на труп отца перед своими ногами. у мальчика в руках нож - чистый, неиспользованный. он держит его слабо, как подсунули. скрипит челюстью: клац, клац; начинает казаться, будто в трейлере нет ничего, кроме лязга детских костей.

его громадные детские глаза - бездушные червоточины. они бесцветные-бесцветные, потому что жизнь из него вытягивали по ниточке, расплетая как надрезанное руно. мальчик сгрызает с губ еще не заживший слой кожи и ест: разжёвывает, обсасывает, проглатывает. то же он проделывает с кожей на пальцах; когда он поднимает их к лицу, на них тяжело разглядеть что-то помимо засохшей крови. женщина напротив страшно чешется - это педикулёз. в ее руках почти тот же нож, что и у мальчика, только блестит в тусклом свете красивой киноварью. этим цветом был набит отец, как гнилым поролоном - до тех пор, пока его не выпотрошили чужие руки-ножницы и резкие взмахи холодного серебра со звуком плети. рубиновые самоцветы крови, растекшиеся по половицам, воняют как самый сладкий ужин для пчел-стервятников и назойливых мух; мальчику отца совершенно не жаль - он просто боится стать следующим.

но с ним происходит чудо; к сожалению, мальчик не знает значения этого слова - в его доме никогда не было художественной литературы.
оно является в виде двух незнакомых людей с теплыми одеялами. у одной из них ласковые лунные крылышки - тоненькие-тоненькие, прям как его порезанные запястья; у другого - сети солнечных рогов, похожие на свежие дубовые ветви поздней весны. он вдруг вспоминает, что умеет разговаривать, а чистое небо - не выдумка, созданная его больным воображением. мир меняется так быстро, что он не успевает заметить, как одежда становится чище, стены перестают пахнуть плесенью, а руки больше не вынуждены прибирать рвоту, стекла и кровь. снежные лабиринты больниц становятся его лагерем, но сколько бы палат он не проходил, звон в ушах не хочет никуда исчезать.

в его новой семье очень много разных людей. красивый-мальчик-в-очках даёт ему имя - юки.
этот мальчик берет юки за руку; она теплая и мягкая, её приятно ощущать, но этого недостаточно. юки прячется, молчит, наращивает вокруг себя ледники, и все они тают с первой подаренной ему мягкой игрушкой; большая круглая сова по кличке нэви не покидает рук ребёнка, который вечно таскает ее с собой. юки учится быть нормальным, но боится заново потерять контроль над собственной жизнью. он становится идеальным; от него не_бывает проблем, от него не_бывает шума, от него не_бывает хлопот. юки растёт самым удобным ребёнком на этой планете, подавляя в себе первобытный страх одиночества, поражающий его сознание, словно энцефалит.

«в рваной дыре над головой неожиданно всходит солнце»

導きの太陽

юки десять, когда он только начинает учить английский язык. маленький соседский мальчик растягивает на лице улыбку-капкан и тянет к юки чумазую худую ручку. этот мальчик, вдруг - якорь, мешающий утонуть; звёзды, подсказывающие дорогу в полной темноте. юки страшно, но глазам-ловушкам напротив невозможно отказать. рука мальчика похожа на завернутый в полотенце уголек; он согревает за одно прикосновение, такое драгоценное, волшебное, невероятное. юки чувствует его; такая короткая жизнь, закончившаяся эфемерной смертью и неминуемым возрождением в реальность, в которой чужая рука больше не касалась его ладони. через секунду юки уже погибал от жажды как птица, застрявшая посреди пустыни.

возьми меня за руку снова. возьми. возьми.

чужие словечки похожи на чириканье; юки не понимает ни единого слова, но ощущает интонации - родственные, крылатые, медовые. он трусливо сбегает, укравший впечатления, с которыми будет обниматься весь оставшийся вечер. красивый-мальчик-в-очках говорит: вы можете подружиться. юки не верит в то, что он может хотя бы что-то, и проглатывает остатки подаренного ему пирога вместе с солёными совиными слезами. он не знает, почему так грустно: то ли от собственной беспомощности, то ли от того, какими солнцами-поводырями могут быть другие люди.

«гиацинты на столе, шелест учебников, украшенная наклейками консоль, стена мягких игрушек на кровати
и трупы обезглавленных крыс в почтовом ящике. он клеит на лицо свою улыбку-хамелеон»

放射線によるダメージ

юки целует свою ладонь там, где её когда-то очень давно касался эллиот; это место зудит, тоскуя по мумифицированным воспоминаниям на дне саркофага его памяти. юки не забывает ни одной мелочи, стараясь собрать свою любовь по кусочкам - он потратил бы на неё всю свою жизнь. эта любовь - осколки стекла под босыми ногами; она раскрашивает полотна известняка той киноварью, которую мама не успела из него вырезать. юки убивает себя сам - садистически выдергивая из души-руно последние нитки. стеклянный снег, который остается на месте каждого его преступления, превращается в символ его зависимости от соседского мальчика, подарившего ему теплую улыбку несколько лет назад.

в его ушах звонкое стрекотание, достаточно юки встретить эллиота в толпе. эта боль - липкая, как деготь; смех соседского мальчика наклеивает на царапины пластыри, но влажные взгляды юки со спины каждый раз смывают их обратно. любовь юки - лучевая болезнь, пытаться выбраться из которой больше нет никакого смысла. он преследует эллиота, дарит ему анонимные подарки, отпугивает от него любовников, оставляет неподписанные письма-признания и наблюдает, смотрит, сопровождает. эллиот превращается в непогрешимого идола; непостижимую роскошь; недоступное счастье с крыльями купидона. юки думает о нем в школе, на занятиях, дома и по ночам; последние превращаются в алтари, через которые эллиот обрел бы космическую силу, будь только он в действительности божеством.

юки становится его тенью: маленькими следами один в один за отпечатками чужих ног. он - в каждой птице под небесами; в каждой кошке, мурлыкающей из травы; в каждой гусенице, размазанной по подоконнику. эллиот сквозь года - всё тот же гекльберри финн со своими дорожками-путешествиями, и юки соберет невидимыми поцелуями каждое его слово, пока хотя бы один из них все еще дышит. расстояние между ними - бескрайняя вселенная с миллиардами звёзд во влюбленных глазах юкитеру и бесконечностью планет, так и не потерявших запах перешагнувшего их эллиота.

моё, моё, моё.

его руки душат, зубы скрипят, а рот шипит уродливые слова. маленькое совиное сердечко любит; нет, оно не может не_любить. внутри него - сад такки, выбирающийся наружу цветами ханахаки. он проследует за эллиотом в центр галактик; он придумает новые цифры, когда предыдущих не станет хватать для коллекции солнц, выпадающих из чужих улыбок.

эта страсть не закончится, даже если выпотрошить юки как куклу.

親愛なるエリオット、あなたは決して一人ではありません。